Полагается бы молиться за упокой, да что-то я слаб стал в этом плане, потому лишь хожу и вспоминаю, что было в далеком 1988 году Крещения Руси. Зашел я тогда в Троицкий собор Пскова, раз не в первый, но, кажется, в третий. Там юноша с редкой бородой в подряснике стоял за прилавком со свечами, а больше там, кроме Бога, никого и не было. Походя меж колоннами со строгими ликами икон, я решился подойти к служителю культа и задать вопрос, который мне, участнику кружка "Юный атеист", казался самым заковыристым и очень антирелигиозным. -- А почему у вас в церкви так много золота, ведь золото — это презренный металл?
Анастасий Майзеров (таково было его имя в иноческом постриге, это потом он стал Филиппом) поглядел на меня и напрямую не ответил, а предложил прогуляться с ним до съемного дома, где есть литература подходящая и где проживает вместе с ним некий очень умный дьякон из Москвы. Не станем докапываться въедливо, почему он не дал прямого ответа, ведь за более чем тридцать лет в церковной ограде я так и не получил ответа на свой первый вопрос, да и сам ответить на него так и не могу.
«Вся церковь — это бизнес-корпорация». Почему священники уходят из РПЦ
Три бывших священника Русской православной церкви из России и Беларуси, уволенные из РПЦ или покинувшие ее по собственному желанию, рассказали The Insider о том, как оказались лишними в церковной системе: о профанации вместо церковного образования, самодурстве, отстроенной патриархом Кириллом...
theins.ru
Я родом из Пскова, в семинарию пошел сразу после школы. Это был 1989-й год – время, когда в стране все возрождалось. Там судьба меня свела и с Андреем Кураевым, и с другими будущими известными священниками. Попал, можно сказать, в тот первый, самый искренний, призыв.
После семинарии я не стал продолжать учебу в академии, решил поехать на приход – возрождать церковь в провинции. Меня направили в Тамбов. И там, в Тамбовской епархии, я прослужил всю жизнь, в основном, на сельских приходах. Первый был в поселке Мучкап, который, кстати, Борис Пастернак дважды упоминает в своем сборнике «Сестра моя – жизнь».
В семинарии и академии учат по книгам, а о реальной жизни большая часть семинаристов имеет плохое представление, особенно о жизни сельских приходов, где и жизнь другая, и другое отношение к вере и духовности. Для меня это была ломка, переоценка ценностей. Но со временем я полюбил и народ, и местность, занялся краеведением и археологией, писал статьи об истории Мучкапа.
Евгений Большов
Я понял, что народ имеет собственную религиозность, что церковную жизнь не надо приводить в соответствие с книжными идеалами. Это ложный путь, ведущий в никуда. Есть базовая религиозность народа, который хочет общаться с потусторонним миром – молиться о живущих и провожать в иной мир своих усопших. На этом вырастает любая церковная структура, которая питается, в том числе экономически, от народа. А Евангелие от нас отделено двумя тысячами лет, иной культурой, народом и реалиями.
Когда я пришел на приход молодым священником, меня раздражало, почему такое огромное значение в церковной жизни играют деньги. Вплоть до того, что, когда мои сельские прихожане – бабушки и дедушки – организовывали приход, они первым делом обсуждали, будет ли это экономически выгодно. К моему возмущению, они подходили к этому как к какой-то финансовой структуре.
Но потом я понял, что вся церковь представляет собой бизнес-корпорацию. Это не особенность РПЦ – об этом говорится в «Деяниях апостолов», то есть было решено при основании христианской церкви вообще. И апостол Петр, и апостол Павел собирали пожертвования, которые тогда пересылались в Иерусалим. Так и сейчас: приход – епархия – патриархия. И священник живет так, как живет его средний прихожанин. Если он служит на Рублевке, то он и будет жить как средний обитатель Рублевки.
Священник живет так, как живет его средний прихожанин
Другое дело, на что идут эти деньги. Ведь содержание даже архиерея (еда, разъезды) – это небольшие деньги. Строительство храмов и других церковных построек всегда ведется силами спонсоров и за счет народных пожертвований. На что тогда тратятся деньги?
Лет пять назад у меня был интересный случай в деревне. На похороны одного из прихожан приехал из Москвы его племянник. Он приехал на дорогой машине с личным водителем, а мне надо было их проводить на кладбище в десятке километров от деревни. И пока мы ехали, этот племянник стал рассказывать, что он работает в церковной инвестиционной компании в Москве в Чистом переулке. По его словам, компания вкладывала церковные деньги в бизнес по всему миру: сейчас, говорит, тренд вкладываться в венесуэльскую нефть.
Мой уход был обусловлен семейной ситуацией. Распалась моя первая семья, какое-то время жил один. А потом решил жениться во второй раз, а с церковным служением это никак не сочетается. Теперь я живу в Москве, работаю в фирме по ремонту бытовой техники.
Отношения с вышестоящим начальством у меня никогда не складывались. Я всегда находился в опале, потому что всегда имел свое суждение по разным вопросам и не стеснялся об этом говорить и писать в интернете. У меня был блог в ЖЖ, потом стал писать в Facebook. Я как человек сформировался в эпоху Горбачева, когда на первое место стали выходить общечеловеческие ценности, либерализм, права человека. На эти темы я всегда и писал. Но если в 90-е годы все были такие, то потом страна стала меняться… Вдруг слова «либерал», «демократ» стали ругательством, Запад стал врагом, а в последнее время дошло и того, что друзья, вроде бы умные и интеллигентные люди, стали кричать «Крым наш» и «Путин – Бог».
Наша церковь всегда следует в фарватере Кремля: она отражает структуру власти. Поэтому при Путине в церкви, как и в стране, патриарх Кирилл стал выстраивать вертикаль власти – она воткнулась в нас и пронзила сверху донизу. Если при патриархе Алексии II я писал свободно, то после того, как патриархом стал Кирилл, мое начальство стало регулярно возмущаться в мой адрес. Для патриарха Кирилла стало очень важно доминировать идеологически и пресекать всякое инакомыслие. Он начал использовать выражение «предатели в рясах» – эдакая пятая колонна внутри церкви.
Для патриарха Кирилла важно доминировать психологически и пресекать всякое инакомыслие
За свои ехидные тексты на грани фола я заслужил опалу. Из Патриархии звонили моему архиерею в Тамбове. Он вызывал меня на ковер и всячески ругал. Один блог с рассказами о церковной жизни, сомнениями и шутками в адрес начальства я даже полностью снес – стер все данные. Чувство юмора же у нас не приветствуется.
Как-то негодование Москвы вызвали мои слова о епархиальной реформе: патриарх решил разукрупнить епархии, и нашу Тамбовскую разделить на три части. А я написал: почему не спросили нас, священников: хотим ли мы эту реформу? Хотим ли мы, чтобы архиерей стал нам ближе? Может, нам вовсе это не нужно. Как говорилось у нас в армии, «подальше от начальства – поближе к кухне». Близость к архиерею не доставляет большой радости священнику. Если священник говорит обратное, значит, он врет, потому что боится.
У молодых архиереев, которых прислали в новосозданные епархии, нет особых занятий. Священник на приходе нужен людям, чтобы крестить, венчать, отпевать, освящать. А архиерей, по сути, нужен только для того, чтобы освятить храм и назначить священника, такое случается раз двадцать в год. Архиерей чувствует эту свою ненужность народу, и возникает раздражение, которое он выливает на священников. Да и друзья среди священников отойдут в сторону, ведь ты теперь для них не равный им – они боятся с тобой выпить лишнюю рюмочку и сказать при тебе лишнее слово. Вот так возникает стена – с народом, с духовенством. И возникает одиночество и желание властвовать. А свой ты теперь только местному светском начальству – губернатору, мэру, главе района, другим высокопоставленным чиновникам и крупным бизнесменам. Но это своеобразная тусовка, среди которой мало кто может себя чувствовать легко, свободно и счастливо. И при этом архиерей имеет неограниченную власть над приходами, которая, по сути, ограничена только Уголовным кодексом.
После разноса я начал писать в интернете анонимно. Взял себе псевдоним «Иван Простопопов». И какое-то время эту анонимность удавалось сберечь, что устраивало и мое начальство. Но потом мне намекнули, что ФСБ следит за моим блогом. Друзья, связанные с ФСБ, дали мне понять, что меня мониторят, поскольку я пишу «протестный контент». Мой друг сказал: «Ты думаешь, твоя анонимность – и в самом деле анонимность? Кто хочет знать – тот знает». И он при мне позвонил знакомому в ФСБ и прямо по громкой спросил про меня. А когда разговор закончился, сказал: «Убедился? Будь осторожен и не пиши всякую ерунду».
На сельском приходе у меня было много времени, чтобы подумать о роли религии и церкви. И в общем, я пришел к выводу, что церковь всегда поддерживала власть, любые режимы, которые были на земле, если власть сама этого хотела. Такова природа Церкви: она относится к власти с пиететом, прекрасно понимая, что власть рано или поздно сменится, а сама церковь останется и потом будет точно так же общаться с теми, кто сменит нынешнюю власть. Станет Навальный президентом – патриарх также будет и с ним обниматься и целоваться. А прилетят инопланетяне с тремя головами – церковь будет поддерживать и их. В этом есть здоровый церковный цинизм. В этом плане с годами я не перестал быть либералом, но стал пофигистом: народ имеет ту власть, которую заслуживает. А церковь в России вынуждена быть такой, какой ее хочет видеть Кремль.
Прилетят инопланетяне с тремя головами – церковь будет поддерживать и их
Но все-таки Бог у нас за смену власти, он, наверное, демократ. Как бы ни хотели разные чингисханы находиться у власти, он их в свое время поменяет.
Епископ Злат обычно не видел снов, ибо не знал, что такое беспокойство совести и всегда спал крепко. Тем страннее ему было видеть такое...
...С отвращением он отбросил веревку, спустился с камня и вернулся в город. Узнав наутро, что Распятый воскрес, он вышел на площадь и объявил себя вернейшим последователем и учеником, подтверждая свои слова раскрытием тайного, лишь ему доверенного предания. К прочим ученикам он не приближался, они как бы не существовали для него более. Были только он и Он, два близких и верных друг другу существа. Если спрашивали, он с кривой усмешкой отпускал в их адрес колкости. Они никогда не понимали его особого служения, его важности для спасения человечества, его избранности. Он установил доверительные отношения с первосвященниками и старцами, был введен в царский двор, удостоился аудиенции у Пилата. Последний был неспокоен, плохо спал, часто навязчиво мыл руки, но он разъяснил прокуратору, что всё было предсказано заранее, всё было нужно для высшего промысла, и тот с благодарностью умиротворился, выдав ему рекомендацию в Рим. После долгого путешествия он был вознагражден при дворе императора, одарен золотыми одеждами, круглой шапкой с крестом наверху и золотым медальоном с изображением матери Распятого. Отныне его место было по правую руку от кесаря. Его друзьями стали банкиры и князи, воины и воры, артисты и певицы. Теперь его именовали отцом народов, святейшим и судьей вселенной. Паства быстро росла, отделения открывались по всей империи, народ валил в его храмы. Система ширилась и богатела. Строились огромные храмы с драгоценной отделкой, изображения Его размещались на городских воротах, кухонных сосудах, армейском оружии и упаковках пиццы. По привычке он завел ящичек, в который складывал монеты. Рядом были красивые женщины, но семью он не создал, они не были достойны, разве что иногда, ночью. На кафедре он метал громы и молнии против греха, но всегда был терпим и добр к друзьям, а они у него постоянно прибавлялись. Иудеев не любил, несмотря на своё происхождение, а они, невольно или нарочно, всегда при общении с ним упоминали цифру тридцать, что выводило его из себя. Лишь себя и своих он провозгласил истинными последователями Его, конкурентов же не терпел и воздвиг на них жестокие гонения, заклеймив еретиками и безбожниками. Всякая власть была им поддержана, для пользы дела, для спасения его общины. Обширные области и отдаленные народы принимали его учение. Однажды ночью, вернувшись от очередной двоюродной сестры, он в своей роскошной квартире подошел к изображению Его. -- Теперь Ты понял, как я люблю Тебя? Теперь ты знаешь, как я верен Тебе? Скажи мне только, любишь ли Ты меня?... И, подождав изрядно времени ответа, он приблизился к изображению и облобызал Его. -- Радуйся, Равви.
...Епископ Злат проснулся с колотящимся сердцем. Что это было? Искушение, пророчество, видение прошлого? Или настоящего?
Старчик Гулькиносий вышел во двор ровно в 20:00 и включил фонарик, направив его на небо. Соседка Никандровна, проходя, покачала головой: "Седой уже, а туда же. Сталина на вас нету". Старчик поглядел вверх и в свете фонарика увидел Бога, Он смотрел на него через плечо.
-- Зачем ты пришел ко Мне, старче? Сегодня ведь день влюбленных, и Я слушаю только тех, кто любит.
-- А я влюбленный, Господи, я люблю Тебя.
-- Хорошо сказал, за это дам тебе то, что ты пожелаешь.
-- Хочу, Господи, свободы для всех!
-- Только на десять минут, а иначе в мире будет хаос. А теперь, Гулькиносий, беги!
Старчик побежал, не раздумывая. Сзади чертыхнулся полицейский в черном скафандре: "Врешь, не уйдешь!" Внезапно на шлеме космонавта разбилась бутылка, пущенная с балкона отставным капитаном КГБ Цибульбергом, он целился в предателя с фонариком, но промахнулся. Полицай рухнул как подкошенный.
Завтра в 7 утра буду служить свою домашнюю литургию. Как я был Простопоп, так и остался. Присоединяйтесь, кто не соня. Рано служу, потому что с 8 мне на работу, хлеб насущный добывать, с помощью Божьей.
Когда бывал я молодым, Ходил я часто пьяным в дым, Любил подраться пацаном, И девок приглашал я в дом, Гонял за мною мент Степан, Я чуть не стал там наркоман, Работать очень не любил, На деньги маменьки я жил, И просыпаясь, думал я: Зачем мне эта жизнь, друзья? В душе ведь был по Богу глад, Себе совсем я был не рад, Молилась мама за меня, И поп крестился, проходя. Теперь я стал совсем другим, Уже не буду молодым, Забыл про девок и дружков, Услышал Божий в сердце зов, Стоять мой краник перестал, Я стал молиться, я кричал, Чтоб Бог меня простил и спас, Чтобы не стал я пидарас, Ушел я в тихий монастырь, В руках держа святой псалтырь, Теперь под клобуком живу, И люди Тихоном зовут, Целуют ручку у меня, Хожу я, крестиком звеня, И очень рад, что жив и цел, И даже брюхом потолстел. И только ночью иногда, Не спится мне, и вот тогда Я вижу сквозь кадильный дым, Как я гулял, был молодым, И девки были все вокруг, И был надежен в драке друг, И как я был силен и смел, И как я пил и не хмелел, Стоял, как камень, у меня, Ходил, кастетом я звеня, И мама была молодой, Такой красивой и живой, Я не молился никогда, Я жил, как зверь, свои года, Но что-то кажется, тогда, Христос со мною был всегда, Меня от смерти Он хранил, Хоть я об этом не молил, Но Он был рядом, близко был, Невидимо за мной ходил. А нынче, у монастыря, Его не вижу я, друзья, И мыслю: Он ведь просто там, По темным улицам, дворам, Где ходят-бродят пацаны, Где крики уличной шпаны, Где в Нем нуждается народ, А не при тех, чей сытый рот. И я был рядом, рядом с Ним, Когда ходил я молодым...
